Добавлено роботом
Тихая украинская ночь. Село Черёмушки спит мёртвым сном и лишь в покосившейся баньке Кузьмича мерцает запотевшее окошко. Внутри слышится возня, - это Кузьмич, поставив кладовщицу Агафью раком, пытается всунуть ей в жопу хуй. Но, хуй кузнеца, как всем известно, толстый, и потому влезать в сраку Агафье не больно-то спешит. Да к тому же с непривычки, а может и от страха первого раза, Агафья напрягает анус, а анус кладовщицы – да будет теперь тебе известно – это второе кольцо силы. Борьба длится уже...читать дальше (еще 3731 символов) >> семь минут.

- Да не верти ты сракой, дура! – кричит ей Кузьмич прямо в ухо.

- Ой батюшки, ой матушки, ой святые великомученики Гавриил, Пётр и… и… – стонет Агафья, вытирая крупные капли пота с раскрасневшегося от напряжения лица.

- И Ефстафий, - заканчивает Кузьмич.

- А говорил ведь, заходи вечерком, попаримся да потрахаемся, а сам что? – воет Агафья.

- А ты что, замёрзла?! – смеётся Кузьмич, - ну на!

С этими словами он правой рукой берёт из таза берёзовый веник, отмокавший всё это время в кипятке – для мягкости – и пиздит Агафью по спине. От неожиданности та на мгновение расслабляет анус и Кузьмич - с криком «хааа» - проникает внутрь.

- Ну вот, дальше – проще, - резюмирует Кузьмич и медленно, равномерно, со знанием дела начинает двигать волосатой сракой туда-сюда. Агафья жалобно всхлипывает:

- Хоть бы сметанкой смазал, ирод!

- Ты, Агафья, сметану-то сракой на том свете откушаешь. А счас, - поднимает многозначительно палец, - счас время не то, чтобы зазря харчи переводить.

Минут через пять-десять, - уж прости меня дорогой читатель, что не засёк точнее, - они закончили и расположились кому как удобнее – Агафья на полке прилегла, а Кузьмич прямо на пол сел.

- Внучок ко мне, Митька, из столицы приехал, - отхлебнув из жбана сказал Кузьмич. У нас, говорит, сексуальная революция произошла, народу переебалось – видано-невидано! И мне, значит, старому, подсобил – брошюрку привёз.

- Ебала я такие революции, - бормочет Агафья. – Мы, вон, при царе… Да! Что греха таить, и при большевиках, и при коммунистах нормально еблись, как люди, а не то, что ты, дед, учудил! Как… как…

- Как пидорасы, – ухмыляется Кузьмич.

- Точно! – ржёт Агафья. – Как пидорасы какие, ей-богу!

- Эх… Не понимаешь ты ни хуя, Агафья… Модно это, понимаешь? Модно!

– Кстати о пидорасах! – Агафья приподнимается с полки. - Слыхал, Никитку-то, Зяблика, из тюрьмы вчера выпустили?

- Рановато что-то, ему ж червонец впаяли? – удивляется Кузьмич.

- За хорошее, значит, поведение, освобождён досрочно.

- А… Ну так за поведение его ещё в школе хвалили, парень-то спокойный, тихий…

- Ага. Дизайнером, говорит, буду. Я, говорит, тётка Агафья, на зоне семь лет трусы да лифы строчил, мастером стал куды там! Городские, говорит, фраера, за мои брэнды в очередь построются, что твои зеки за баландой... Вот, говорит, зубы только вставлю и тут же начну…

- Даровитый пацан…

- Да…

Наступает тишина. В печке сухо трещат дрова и лишь Агафья изредка томно вздыхает.

– Так, что-то мы отвлеклись! - Кузьмич хлопает себя по голой ляжке. – Шоу маст гоу он, то бишь, революция продолжается! Что у нас дальше?

Кузьмич достаёт на свет измятую брошюрку. Сверху красивыми крупными буквами выведено «Московские проститутки. 300-500 у.е.»

- Золотой дождь, гмм… - бормочет себ под нос Кузьмич. – Ложись Агафья на пол.

- Это ещё на хуя? – удивляется Агафья.

- Ложись, а я тебя обоссу – золотой дождь называется!

- Слушай, - Агафья обижается, - иди-ка ты на хуй со своей брошюрой, а я домой ухожу.

- Ладно, - тут же соглашается Кузьмич, - золотой дождь вычёркиваем. Да я и ссать-то не хотел, так, подъебал тебя, – смеётся.

- А ну дай сюда, - Агафья вырывает у него брошюрку и несколько минут с любопытством изучает её. – Кузьмич! У тебя собачий намордник есть?

Кузьмич, испуганно: «Есть…»

- А кнут от коня остался?

Кузьмич: «Ну, конь сдох-то в том году, а кнут-то… Ну висит кнут… В сарае… А зачем тебе?»

- Тащи сюда!

- Мм… - Кузьмич замотал головой, - м-может не надо?

- Тащи, блядь, «Хозяйка» я или нет?!!

Тихая украинская ночь. Село Черёмушки спит мёртвым сном и лишь продвинутый в сексе Кузьмич воет от нахлынувшего на него так внезапно множественного оргазма.